Alexander Ivanov
Rendez-vouz с зеркалом
(написано автором на собственное 29-летие)
Прошедших жизней галерея
открылась в коридоре лет.
Я ни секунды не жалею,
что был в одной из них поэт.
Когда, полна очарованья,
подводит осень к октябрю,
тебя за редкие свиданья,
о муза, я благодарю.
Приди ж сейчас, как в дни былые,
когда я в зеркало гляжу,
и на лице своем впервые
у глаз морщинки нахожу.
Позволь же подвести итоги
чему-то … как его назвать?
А вобщем, это лишь предлоги,
ты помоги мне разобрать
портреты в галерее полурусской-
полунемецкой. Первый вот:
обычный школьник петербуржский,
простой, веселый, без забот,
припрятав книгу под тетрадкой
летит он в школьной тишине
в Париж из Лондона украдкой
на д’Артаньяновском коне.
Что здесь еще добавить можно?
Лишь то что был я от Дюма
тогда, понятно, без ума.
И прочитал неосторожно
Алису Булычева Кира,
и приподнял завесу мира
Стругацких, гениев научных,
с тех пор со мною неразлучных.
Вдруг пылко, ну и бестолково,
влюбился помню той весной.
И чувство это было ново,
и я летал, и ей одной
готов был клясться всем до гроба,
млел от внезапного озноба …
Ну, всем все ясно. А она
другим была увлечена.
То было детство дорогое.
Я помню как сердилась мать,
когда вечернею порою
смывался я один гулять.
С Наличной к стрелке по Большому,
обратно Малый выводил –
Там я васильевскому дому
все «до свидания» твердил.
Да, помню, собирались,
мы эмигрировать в сей год,
и мне все больше примечалось,
как дорог был мне остров тот.
Ну хватит с детством. Жизнь вторая
с собою музу привела.
И эта муза ледяная
коснулась моего чела.
С ней повстречавшись в общем рано
(я в третьем классе прозябал),
я матетатике так рьяно
свою горячность доказал,
что ей пристало стать богиней,
не просто музой для меня.
Покуда сердце не остынет,
я буду жить ее любя.
Как тело женское прекрасна,
Фемиды строже, старше вед.
Дай Бог любить мне не напрасно,
Дай Бог любимым быть в ответ.
Любовь, друзья, бывает разной,
и юношеской и в крови,
слепой, обманной, безобразной.
Лишь по расчету нет любви.
Так вот, к любви живой, но четкой,
стремлюсь с богиней хладной той,
что б не завистливою теткой,
а чистой девой предо мной
как в дни былые появлялась
она любима и любя.
Простимся ж с ней. Теперь осталось
мне разобрать лишь часть себя.
А впрочем, хватит. Уж наскучил
я этим делом. Да и вас,
боюсь порядочно измучил,
моей неверной лиры глас.
Пора стряхнуть очарованье
от встреч себя с самим собой,
закончив с зеркалом свиданье
последней, тихою строфой.
Лишь передам в конце поэмы
я Оське Бродскому привет,
чей слог сильней чем теоремы
меня тревожит девять лет.
И Вам, Александр Абрамыч милый,
за то, что с лирою моей
вы нянчились так терпеливо
среди роттвайльских церквей.
Ну все. Один в ночной квартире
стоишь ты в зеркало глядя.
Что пожелать тебе я в силе,
обманом чувства не щадя?
Все ты спешишь, любя, ревнуя.
Из дома в дом, из года в год,
спокойно входишь в жизнь чужую,
повтор, повтор и разворот.
И вновь спешащих без оглядки
толпу прохожих обогнав
ты вводишь старые повадки
в свой новый жизненный устав.
Устав от жизни, все несешься?
Нет, чушь — ведь ты в расцвете сил!
Лишь страшно, что уж не вернешься
в тот дом, куда хоть раз входил.
Построй свой дом. Быть может в этом
есть смысл музы бытия.
Входи в него зимой и летом,
и рядом пусть живут друзья.
С тобой же пусть живет подруга,
и пусть за шелестом ветвей
доносит свежий ветер с луга
веселый смех твоих детей.
5-7 октября 2015
Обращение Элеазара бен Эйра к Сильве Флавию
Что пришёл сюда, Флавий?
За триумфом и славой?
Или может быть милость богов ожидаешь?
Неужели её покупают ценою убийства?
Ты наверно не понял,
Здесь не будет ни боя, ни мира, ни славы.
А будут кровавая бойня и враны.
Это Солнце над нами,
Это общее Солнце,
Неделимое, Сильва,
Неделимое даже врагами.
Мы не можем уйти,
В этой вечной пустыне.
Ты не знаешь пока
Но наш мир не имеет ни края и ныне
Обратно Империи Римской
Становится меньше и меньше с годами.
Мы одни в этом мире,
Можно ждать только чуда,
Но нельзя же исчезнуть.
Но нельзя потерять
Ту последнюю связь
Меж собою и миром.
Ты вернёшься домой –
К своим детям и в бани.
В белый каменный дом,
Тихий, светлый, спокойный.
Посидишь перед сном
Перед свитком любимым.
Что же будет у нас,
Кроме пепла и дыма?
Это ль точка опоры?
Мы одни в этом мире
И потеря свободы
Равносильна забвенью
В отличьи от смерти,
Что вообще парадокс –
Ведь оба лишь способы тленья.
Что пришёл сюда Сильва?
Мы не можем сдаваться,
Мы последние в мире. Другие
Носят пищу тебе
И твоим новобранцам.
Да конечно, я знаю,
Это Солнце над нами,
Беспощадное Солнце.
Всё подводит к пределу:
И достаток и жажду
И смелость, жестокость.
И всегда убивает одну лишь надежду.
Уходи же от сюда,
Мы не можем сдаваться,
Значит это убийство.
Да я всё понимаю,
Ты увы, не свободен – свобода
Познаётся обычно в минуту до смерти.
Так вот мы многократно
Свободней твоих легионов.
Но останется ль связь?
Ведь уходим лишь мы безвозвратно –
Но подумаешь жертва.
Всё равно, всё распалось,
Нету больше священного храма.
Значит ты не уходишь?
Впрочем, так я и думал,
Значит всё же за славой.
Ну тогда нам пора.
Не до встречи. Прощай же.
О последнем прошу,
Перед тем, как расстаться навечно.
Сохрани эту память о нас,
Что бы стала последнею вещью,
Нас связующей с чем то живущим.
Сохрани эту память.
***
Мост поднимался ввысь
Стремясь отстать от земли.
Конь перешёл на рысь
Горящий пред ним в дали
Закат стремясь обогнать.
Ветер рванул: «Держись!
Тайну дерзнул узнать.
Что же, давай за мной,
Смертный, в мороз и зной,
Вижу, тебя не унять.»
«Манит меня заря.
Что же ещё мне ждать,
ведь время уходит зря.»
И ветер, сокрыв печаль,
больше не тратил слов
даруя юноше даль.
И это участь ветров.
Конь перешёл в аллюр,
стал всадник широк в кости
от всех пережитых бурь,
встреченных на пути.
Не отрок уже, но муж
он скачет который год
мимо родственных душ
к далёкой заре, вперёд.
Стал горизонт столбом,
время летит быстрей.
К горлу подходит ком,
он хлещет коня сильней.
Конь перешёл в галоп,
Скачет вослед … Не догнать.
Мимо чужих трущоб,
мимо жизни опять.
Пеной покрылся конь,
Ветер не взвыл: «Постой!».
Вперёд по мосту в огонь
Всадник летел слепой.
Мост на закате сгорал
В траве на том берегу.
Всадник, Икар и Дедал,
Споткнулся на полном скаку.
Вдруг всё застыло на миг.
Грянул колокол вслед.
Вздрогнув, проснулся старик.
Слепящий заката свет
Сбросил его в траву,
Где жизнь переходит в смерть.
Конь ускакал в синеву
Вечный закат смотреть.
На смерть Ники Турбиной
Встал над городом крик
И фонарь возле дома угас.
Стрелки застыли в часах.
Ты как будто уснула на миг,
Но увы, в этот раз,
Видно кто-то проспал в небесах.
Свежим ветром гоним,
средь желтеющих крон
твой рассеется прах.
По законам людским,
Дивный дух был сожжён
На холодных кострах
Бесконечной молвы
И горячих страстей.
Но как мне передать
Эту силу любви
Неделимой твоей?
Но зачем ты ушла?
Но зачем ты стояла у края,
В горькой жизни любви разделённой не зная?
И увы, не дано
Мне с тобой разделить
Эти сны и любовь и строку.
Чёрной болью давно
Перерезана нить,
Ты лишь тень на другом берегу.
Где твой выльется плач
Дождём на юдоль,
Проклятием мая,
Твоих бед и удач
Одинокую боль
Навсегда покидая?
И уже никогда
Ни забыть, ни подумать о главном,
Предначертанным страшной судьбою.
Позади пустота,
Значит дом под каштаном
Остаётся навек пред тобою.
Не отыщется след
И уже поутру
Ты одна средь бескрайней равнины.
Сзади новый рассвет
И кружась на ветру
Осыпается пух тополиный.
А ветер твой прах
Унесёт в темноту
От бессилья стеная.
Будь вся сила в ветрах
Не вернуть ему ту,
Что стояла у края.
Роттвайль
Над мелкой горною рекой
Роттвайль дремлет дорогой,
и как приятно в каждом сне
броить здесь в полной тишине,
взбегать по склону вновь и вновь,
как будто первая любовь,
исчезнув где-то вдалеке,
вдруг появляется в строке.
Чем легче помнить, тем важней
Беспечность юношеских дней,
Листву, ограды и холмы,
когда на век расстались мы.
Из раза в раз, забывшись сном,
я вижу тот же старый дом,
теряюсь вновь в твоих холмах,
хочу, забыв про лёгкий страх,
замедлить шаг и замереть,
и на огни твои смотреть,
в который раз смотреть с холма,
туда где белые дома,
искрясь на Солнце в далеке,
всю жизнь спускаются к реке …
И он придет – весенний день,
когда моя беглянка-тень
в вечерний час обременит
покой твоих вокзальных плит.
Взлечу с вокзала к центру вверх,
Тем самым мой смывая грех
В десятый раз менять свой дом.
И я прошу лищь об одном:
что б ты встречал меня грозой,
и что бы алой полосой
закат маячил вдалеке,
качаясь в такт моей тоске.
И череда холмов, огней,
И вновь горит, горит над ней
Заката алая черта,
В ней растворятся без следа
часы, года тревог, забот:
я вновь найду твой небосвод,
где ливень хлещет без конца,
смывая пот и грязь с лица.
И ветра свист, мерцанье фар,
И в этом – главный божий дар,
Всё видеть, слышать на яву:
Как ливень гнёт к земле траву,
Кричать с холма: «Я здесь. Живой!»
И ливень ощущать с травой.
В дали три церкви, красный луч
На них ложится между туч.
С шоссе несущиеся вслед
Неясный гул и яркий свет,
Тот час же в прошлое вернут,
И вновь любимый мой маршрут
Я обрету в твоих холмах
Тогда исчезнет лишний страх,
И одиночество храня
Вдруг юность дивная моя
Коснётся плеч моих опять.
И в этот раз не надо ждать,
Пришли её меня встречать
***
1. Ограничен простор
Тусклым светом свечей.
Утонул коридор
Меж стеной кирпичей
И дверей запертых.
На рассвете всегда
Коридор слишком тих.
В нём звенит пустота,
Как лесной водоём,
Где мы были вдвоём,
И в кармане моём,
В нём смеётся звеня,
Не жалея меня
Связка верных ключей
От квартиры моей
От квартиры пустой
Между чревом живым
И могильной плитой.
2. Пробежал коридор
Открывая простор,
Мир фантазий и грёз,
Мир из метаморфоз,
Мир привычный и свой
За надёжной стеной,
Дух несущийся вдаль
Над громадами скал,
Бесконечностью льдин,
Над молчаньем глубин,
Над лесами. Так вот,
Коридор это вход
Отделяющий от
Мира спящих людей,
Мира тусклых свечей
И от стен городов,
Голубиных следов,
От асфальтных дорог,
От написанных строк,
От тенёт бытия,
Где хватает чутья.
3. Тонкий слой кирпичей
Отделяет мой мир
От соседних квартир,
В коридоре свечей
Не хватает на всех,
Слишком тускл их свет.
Но замены им нет.
А за стенами смех
Нас сбивает с пути:
Остановишься – грех.
Значит надо идти.
4. Коридор-лабиринт,
Встреч ночных трафарет
Словно вьющийся бинт
Сквозь ночной лазарет.
Там где толпы больных
Сонно бродят вокруг,
Обсуждая других,
Напрягая свой слух
«За ночь, слышал, опять?»
«Неужели инфаркт?»
И, казалось, скорбят
И качаются в такт.
5. Слишком мало свечей.
И не виден их взгляд.
И не слышно речей
И глазницы молчат.
Серый, серый здесь цвет
(Даже в свете свечей)
И кричит лазарет
– Не хватает врачей.
6. А в квартирах чужих,
Как в палатах больных,
Громкий смех без конца,
Но не видно лица,
И не видно зрачков.
И не слышно их слов,
Или просто нытья.
Только смех забытья
Издаётся толпой.
Смех, который в ночи
Глушит плач за стеной
Лучше чем кирпичи.
7. Но вот снова рассвет,
Застонал лазарет,
Только всё решено.
Ночью дождь бушевал
Барабаня в окно.
Стих к утру, перестал.
Ключ в замке заскрипит
И фантазии вняв,
Снова Солнце встаёт
С чёрных радостных плит
Из разбухших канав.
– Значит всё это явь?
Бонн
Этот город не мой,
Но люблю здесь гулять,
Вдоль аллеи кривой,
Как движение вспять.
Через парк в темноте,
Не меняя предлог,
Здесь открылось «нигде»
– Эта сущность дорог,
Что ведут в никуда
Сквозь морозы и зной
Но зачем-то всегда
Провожают домой.
Рейн устлан ковром
Из цветов фонарей.
Там где суть не причём –
Сам орнамент важней.
Этот город не мой,
Мне всё с большим трудом
Снится новый, другой,
Не построенный дом.
Не забудь свой урок
Перед тем как уйти.
Хоть отвага не рок,
Но с тобой по пути.
Не смотри же назад,
Где сияют огни,
Здесь не нужен твой взгляд,
Где все люди одни.
И по жизни кривой
Всё спеша в никуда
Ты на окрик «постой!»
Промолчишь без труда.
Но дойдя до угла
Обернёшься назад
– Где беспечность была
Ты увидишь мой взгляд.
Перед тем, как уйдёшь,
Если сможешь, ответь,
Где тоска, и где ложь,
Где любовь, а где смерть?
Alle Rechte an den Texten liegen bei den Autor:innen. Die Vervielfältigung, Verbreitung oder öffentliche Wiedergabe ist nur nach vorheriger Anfrage/Absprache möglich.